Дома неизвестных ни одной из географических карт деревень мелькали за окном вагона поезда, в котором ехала я.
Наверняка ваша фантазия рисует отщепенческий облик одинокой девочки-подростка в кедах и наушниках, с романтическими мечтами «начать новую жизнь», потушив горе былых разочарований, которые откуда ни возьмись да набрались к 18-19 годам… "
Ее бросил парень?
Она вылетела из университета?
Или просто несчастная сирота?
Или, возможно, она из этих… новых «искателей пустоты»?
Все мыслимые и не очень риторические вопросы пройдут сквозь, потому что мне плевать, совпадает ли песня в плей-листе с ритмом моего сердца. Есть ли у него вообще какой-то ритм? И есть ли вообще у меня сердце?
Последний вопрос, конечно, чушь полная. Есть у меня в левом углу грудной клетки этот размером с кулак орган, гоняющий кровь по организму. Есть, несомненно. Дает знать о себе периодически.
Стоит только вспомнить лицо мамы, когда я оборачивалась уже за пределами порога.
«Не оставляй меня...» — говорили морщины в уголках глаз, уголках губ.
Но сказано было не вслух, а потом и выражение лица ее как-то резко изменилось. И я снова почувствовала себя старше, чем есть на самом деле.
«Ты сама приняла это решение — забирай вещи и иди.»- прочла я на ее лице, хотя не совсем хорошо читаю по лицам. Главная моя проблема – поспешность действий, сопровождаемая немалым количеством ошибок.
В проходе от меня женщина в серебристом палантине поправила прядочку выбившихся из косы волос спящей на ее коленях златовласой девочки. В ответ малышка сжала пальцы, будто пытаясь ухватиться за родительницу как можно сильнее.
Когда у меня родится дочь ( а я твердо для себя так решила), то не минуты она должна сомневаться в значимости ее решения для ее мамы. Будь то выбор цвета лент для волос в детском саду или рисунок на тетрадке по русскому в младших классах.
А когда она станет старше, то моё участие будет для нее важнее, чем когда-либо. Только вот она в этом не признается, доводя до крайностей и мелких ссор. И в разговоре с подругой мы окрестим это не иначе как юношеский максимализм, цитируя наших же матерей. И ностальгически посмеемся.
Я вспомнила предоставленную себе свободу выбора, а потом полное сарказма «Ну и куда ты потом с таким образованием?» Вопрос выбил почву из-под ног, и в итоге последующий семестр мне пришлось метаться между «хочу» и «нужно».
Ну а потом — еще проще: подать заявление об отчислении, забрать документы и уйти.
Всё, что она могла сказать мне«Это твоя жизнь — поступай, как знаешь .»
Мне 19, и о жизни я не знаю ни черта, поэтому на вопрос «Что планируешь делать дальше?» непроизвольно произнесла то, о чем подумывала в самые критические моменты —
сказала, что уеду к отцу.
Это была та фраза, какой она от меня никак ждать не могла. (Мои внутренние бесенята надеялись, что ей хоть немного станет больно, потому что мне от этих слов стало еще больней. )
Это невыносимо жутко, когда мама не знает своего ребенка, когда мама больше не в силах помочь ему. Что не в состоянии поступить так, как поступала когда-то – взять за руку и увести прочь. Увести домой.
Я не смогла простить ей этого, я жутко злилась. Поэтому, уезжая, думала о том, что все изменится в лучшую сторону. Что теперь-то я наконец избавлюсь от чувства вины за свою беспомощность и неприспособленность к жизни вне маминого крыла, из-под которого подростки так стремительно пытаются выбиться в переходном возрасте.
Я просто застряла. Застряла где-то в промежутке между пятнадцатью и шестнадцатью. Тогда, когда затеваются первые решительные шаги.
Первый решительный мой шаг выпал на совершеннолетний возраст, поэтому даже по закону она не смела меня остановить.
Папа встретил меня на старенькой остановке знакомого мне с давних лет вокзала. Мы часто бывали здесь семьей, когда я была ребенком.
Моя бабушка переехала в Лазаревское, похоронив мужа, папиного отца и моего деда. Лазаревское – небольшое поселение на окраине Сочи с видом на Черное море. То, что отец предпочел это «живописное захолустье» Московской области, совершенно не удивительно. Здесь не то, чтобы просто красиво. Здесь хочется жить и плакать. Плакать так, чтоб от тебя ничего не осталось. Только соленые воды слез, которые должны смешаться и раствориться с водами Черного моря.
Помнится, мы приехали к бабушке в конце октября, в ту неделю, на один день которой выпадал мой пятый День рождения. Пока папа занимался домашними делами, помогал слабеющей бабушке с бытовыми вопросами, мы с мамой спускались на пляж и часами гуляли по песчаной линии.
На склоне Лазаревского было расположено большое количество санаториев. В море никто не купался – вода была уже достаточно холодной, однако многие семьи точно так же неспешно бродили по побережью, иногда наклоняясь, чтоб поднять причудливую раковинку и с размаху скормить ее лижущим пляж волнам. Я же складировала раковинки-находки по карманам спортивных штанишек, прикидывая, хватит ли мне этого количества, чтоб смастерить русалочьи бусы для моей куклы.
— Что ты делаешь?- спросила мама, кутаясь в палантин.
— Ничего! — уже тогда я была довольно скрытным для нее ребенком. Мама никогда не разделяла моих выдумок, была слишком серьезной. Папа же мои глупые выходки не то, чтобы поощрял, но бывали случаи, когда он даже принимал в них участие. Дистанция, которая возникла между нами, стала ощущаться уже тогда.
Никак не прокомментировав мой ответ, мама прошла в сторону пляжных качелей и села на одни из них. Стараясь не обижаться на отсутствие приглашения с ее стороны, я продолжила собирать раковинки и симпатичные камешки, но вскоре мне и это надоело
Я решила присоединиться к ней, но сделать это…по-особенному. Подкрасться сзади, выждав момент, когда из поля ее зрения выйдет та часть пляжа, где копалась я.
Я тихонечко подошла к ней и с негромким «ухх!» схватила ее за плечи. Вздрогнув, она обернулась, и на меня посмотрели красивые заплаканные.
— Мамочка, ты плачешь!
— Я не плачу. А ты знаешь, что на том берегу – Турция?
*
— Ну, как доехала? – спросил папа, улыбаясь. Он безусловно рад был видеть меня – после смерти бабушки (а это случилось два года назад), мы виделись от силы два-три раза. Последний – в конце августа, когда он окончательно уладил вопросы с продажей своей квартиры, мы ужинали в небольшом ресторанчике, который выбрала я. «Ты уже взрослая, можешь немного побаловаться,»-улыбнулся он на мое предложение пропустить по бокалу вина.
Так и поступили. После принятия алкоголя атмосфера заметно смягчилась. Никогда прежде мы не разговаривали так душевно.
— Тебе тяжело вот так уезжать с насиженного места?- спросила я.
— Мне? Ничуть. Не совсем.- и, покраснев, он бросил взгляд на опустевший бокал. – Здесь для меня все закончилось. После развода с твоей мамой…
После их развода он «говорил о ней исключительно как о «моей маме». Несмотря на 12 лет брака и глубокую душевную привязанность, папа использовал именно это сочетание. «Твоя мама».
— …пытался как-то прижиться. Да видимо, не по мне такие места. И места эти связаны с жизнью, которой больше не будет. Тогда какой смысл здесь находиться?
«Какой смысл находиться в том месте, где все причиняет тебе боль.»-хотелось добавить мне, но фраза показалась слишком шаблонной, слишком книжной, хотя именно такими я чаще всего выражаюсь. Но не хотелось, чтобы отец списал это на алкоголь, поэтому я лишь нахмурилась, словно зуб заболел.
— Там тебе будет легче.-и, немного помолчав, добавила.- И я смогу приезжать к тебе.
— Да хоть жить приезжай!..
Помню, тогда я лишь улыбнулась, не представляя себя вдалеке от места, где родилась. Мне вообще с трудом представлялась резкая смена места жительства – слишком домашний я человек, слишком близко мне библейское высказывание «Дом там, где твое сердце». А дом мой там, где единственный любящий меня человек – моя мама. Куда я от нее? Что я буду делать?
… И вот мы сидим в папином поддержанном внедорожнике, радио молчит, за окном – чудесные виды, которым можно только позавидовать. «Куда я перевезла частички своего сердца…»
— На самом деле, дорога меня немного измучила. Никогда не думала, что это так тяжело – полутора суток не иметь возможности выходить с насиженного пространства. Ну…знаешь… фигово быть аквариумной рыбкой. А как твои дела, пап?
-Неплохо. Были на объектах, строимся потихоньку. Дело к Олимпиаде близится. В городе сейчас массовые оживления. Зато новостей смотреть не надо – достаточно будет выйти за хлебом в магазин…- папа улыбнулся. – Да ты сама все поймешь, только расположишься.
Когда мы подъехали к домику, я обратила внимание на возделанный сад, находившийся в запустении после начала бабушкиной болезни. На улице было градусов 20, середина сентября. Правда, часто дул ветер, но здесь этот ветер не казался бедой. Вместо пыли и песка в глаза он словно нес с собой нечто большее. Запах свежести, морской соли. Ветер перемен, не иначе.
— Ветер перемен, пап,- сказала я, когда он подхватил мою сумку.
— Что?
— Да ничего…-улыбнулась я. –Ой, ты даже розовые кусты посадил?
В восторге я прошлась по дорожке, по краям усаженной невысокими кустиками.
— Ну…не совсем я. У меня…помощница появилась.
И тут я заметила легкий румянец на папиных щеках. Помощница? Женщина! У моего папы появилась женщина, но в силу своей деликатности он не соизволил предупредить меня об этом… Хотя бы чуточку раньше. На пару километров, например.
— Она в доме?- шепотом спросила я.
— Нет, она уехала по делам, приедет завтра утром.
-Ммм… -не найдя ничего продуктивного в своем словаре, я проследовала за ним по лестнице. Мы вошли в домик, где следы присутствия женщины прослеживались более четко, чем в саду.
Тапочки. В одиноком логове папы, которое он занял после развода и которое продал перед переездом, была одна потрепанная пара тапочек.
В кухне было светло и чисто. Новые керамические изделия с невычурными узорами, новенькие полотенчики, перечница и солонка в форме обнимающихся дельфинов. Было в этом что-то милое, уютное… Но это не могло не заставить меня волноваться.
-Папа, а кто твоя помощница? Давно она живет с тобой?
- Ее зовут Ольга, живет со мной…пару месяцев. Она очень хороший человек, и я уверен, что вы подружитесь.
— Ага.
Как правило, все мужчины оптимистично настроены на результат знакомства мадам со своими семьями (в данной ситуации – с субъектом некогда существующей семьи).
